Мне было пять с половиной лет. Отец в то время был командиром партизанского отряда в Гомельской области, а мы находились в деревне.
- Давай быстрее попьем чаю, потому что сейчас могут прийти немцы, - сказала однажды мама, вернувшись с отряда.
Мы так и не успели попить чай, немцы пришли быстрее. Шел сорок четвертый год и для меня началась война.
Немецкие солдаты согнали всех жителей деревни и разделили на две группы. Вокруг было поле, где-то немного поднимаясь, дорога, которая словно возвышалась и там же ров, где сидели немцы.
- Бегите! Кто убежит, тот убежит, - сказали они.
И люди побежали, но убежать не удалось никому, немецкие солдаты всех расстреляли. Оставшуюся часть людей согнали в маленький белый домик. Именно он был самым крайним в деревне, а за его стенами начинался лес. Когда в дом завели всех пойманных, окна и двери заколотили досками, а строение подожгли.
Вокруг все горело, уже начинал падать потолок, но моя мама была боевая женщина. Она ударила ногой, и доски разлетелись. Схватив меня, она выпрыгнула из окна горящего дома и приземлилась прямо на немца, пока солдат понял, что происходит, мы уже были в лесу. Но нас поймали… в другой раз… когда мы пришли в Жлобин за боеприпасами. Нас выдали соседи.
Лагерь смерти
На Первомайской улице находилась обычная школа, в нее и согнали всех пойманных людей. Прошло очень много времени, прежде чем нас погрузили в телятники и куда-то повезли. Куда мы едем мы не знали, но вскоре оказались на станции, откуда нас погнали пешком. Когда кто-то отставал он отставал навсегда – в отстающих немцы стреляли сразу. А вокруг был март.
Место, куда мы попали, было огорожено проволокой, вокруг болото и редколесье. И всё. Никаких строений. Ничего. Тогда немцы специально привезли в лагерь тифозных больных, для того, чтобы как можно больше заразить тифом и если вдруг кто-то нас освободит, чтобы мы сумели заразить и наших воинов. Рядом был выкопан ров, куда сбрасывали всех, кто умер, но умирало много, а силы начинали уходить. Кругом оставались лежать трупы.
Воды в лагере не было и нас спасало болото. Когда днем пригревало солнце, мы ждали, пока в этом болоте растает снег, так и пили. Еды тоже не было, был черствый хлеб, который бросали детям, кто успел словить, тот и перекусил. Правда, однажды, нас отвели в небольшой белый домик в лагере и дали суп из сушеных овощей. То ли овощи были гнилыми, то ли именно так действует голод, но меня начало сильно рвать и больше я никогда не притронулась к сухим овощам.
Материнский огонь
Каким сильным может быть зимний холод, когда нечего есть и нельзя разжечь костер. С нами в лагере была женщина, а с ней трое детей: мал, мала и еще меньше. Однажды она собрала чуть-чуть хвороста и зажгла его, чтобы согреть своих малышей. Дети остались сиротами. Немец, который пришел, сразу ее застрелил.
Человечность
Среди немецких солдат тоже были люди. Именно к такому молодому человеку и подошла одна наша женщина, учительница немецкого языка, когда мы увидели в небе самолеты.
- В чем дело? – спросила она.
- Мы отступаем, - ответил немец. – Сюда идут ваши солдаты. Но, в этот дом вы не ходите. Там хлеб, еда, там всё, но он заминирован.
Немцы отступили. За нами должны были прийти. Но попробуй голодным людям, которые не ели неделями, объяснить. Прозвучал взрыв, многие погибли, оставшихся освободили.
Я помню, как мама говорила мне: «Держись!». У нее уже не было сил меня нести, и я держалась сзади за ее одежду и шла шаг в шаг, потому что если сделаешь шаг в сторону – взорвешься. Потом нас привели в деревню, там были очень широки лавки, на которые нас положили. Папа сразу отыскал меня и начал обрабатывать от вшей, их на нас была просто тьма.
*По официальным данным, из лагеря вывезли 33 480 человек. Около 70 000 человек остались в лагере навсегда.
Лагерь смерти «Озаричи». 9-19 марта 1944 года.
Воспоминания: Зуева Нелла Ивановна
